"Патриотизм армян обострен, подчас он может
показаться исступленным, но никто не спутает его с шовинизмом, отрицающим чужую
культуру, и никто не назовет его провинциализмом. Кажется, среди армян я не
встречал людей, чуждых идее интернационализма."
Илья Эренбург.
-
Илья Эренбург "Люди, годы,
жизнь", книга VII
"Осенью 1959 года я впервые увидел Армению.
«Слишком поздно», мог бы я сказать себе, но в старости любовь глубже.
На ереванском аэродроме меня и Любу встретили М. С.
Сарьян, писатели, старые и молодые. Нас отвезли в гостиницу; все поднялись в
номер, и, подойдя к окну, один писатель воскликнул: «Отличная комната не видно
памятника!…» Над городом высилась огромная статуя Сталина; подобные памятники
можно было увидеть еще в любом городе, но по размерам он был исключительным -
вместе с постаментом свыше пятидесяти метров. Виден он был отовсюду, и жители
Еревана сокрушались, что не успели его убрать в 1956 году.
(После XXII съезда памятник снесли. Остался
постамент, а поэт Гсворг Эмин писал:
Стоят без монументов пьедесталы.
Пуст пьедестал, Но все еще тяжел.
…
Пора разрушить камни пьедестала!
Разрушим их, чтоб никогда не встала
На них гранитная пята…)
Вечером в ресторане официант принес нам бутылку
шампанского, вставленную в корзину с фруктами. Я удивился, он пояснил:
«Посетители подносят». Я знал кавказское гостеприимство, но меня удивило, что
люди, заплатившие за шампанское, не подошли к нашему столику с пышным тостом.
Вскоре я понял, что в армянах страстность и непосредственность сочетаются с
душевной сдержанностью.
Мне придется напомнить об истории. В 1926 году я был
в Трапезунде. Работник советского консульства показывал мне изуродованные
статуи древнего армянского храма и рассказывал, как десять лет назад турки по
приказу министра внутренних дел Талаата-паши уничтожили всех армян; они
загоняли злосчастных на транспорты, уверяя, что отвезут их в Сивас; транспорты
вскоре вернулись пустые; армян сбросили в море.
Во всей Турции армян якобы переселили в другие
области, на самом деле их уничтожали, убивали в горных ущельях, кидали в море,
оставляли без воды в пустыне; некоторое количество красивых девушек поместили в
публичные дома для солдатни, а вообще убивали всех - и женщин, и стариков, и
грудных младенцев. Это было первым опытом геноцида. Гитлеровцы убили шесть
миллионов евреев, младотурки - полтора миллиона армян. Если восемьсот тысяч
армян добрались до России, до стран Арабского Востока, до Франции и Соединенных
Штатов, то объясняется это отсутствием немецкой аккуратности, отсталостью
техники - у турок не было газовых камер.
Нацисты учли опыт турецких изуверов: в 1939 году на
секретном совещании фашистов в Оберзальцбургере Гитлер, изложив план
поголовного истребления евреев, добавил: «Нечего обращать внимание на
«общественное мнение»… Кто теперь помнит об истреблении армян?»
В наш век национализм повсеместно торжествует.
Однако нужно уметь отличить память об убитых от памяти убийц. Чувства армян мне
понятны. Исчезла Западная Армения - изумительные памятники древнего зодчества,
традиции - от высоких мастеров раннего средневековья до молодых писателей
начала нашего века. Уцелевшие рассеяны по всему свету. Из трех армян один
далеко от Еревана, может быть, в Бейруте, в Лионе или в Детройте. Для любого
армянина Арарат, который высится над Ереваном,- тень растерзанной Западной
Армении. Арарат изображают на холстах и на пачках сигарет, на коньячных ярлыках
и на пригласительных билетах.
После второй мировой войны двести тысяч армян
переехали в Советскую Армению. Многие прижились, но были и не поддающиеся пересадке.
Вероятно, они поддались своим чувствам и недостаточно знали о социальном строе
и о быте нашей страны. Один мастер-ювелир мне жаловался: в Каире он изготовлял
художественные безделки и жил припеваючи. А что ему делать в Ереване? Дантист
привез из Бейрута оборудование зубоврачебного кабинета, а тут ему сказали, что
он не имеет права заниматься частной практикой. Со многими мне пришлось
разговаривать по-французски: не знали русского языка. На толкучке женщины
продавали привезенное из Франции барахло. Подросток, приехавший с отцом из
Франции, называл себя сюрреалистом, писал стихи на французском языке и мечтал
вернуться к матери, которая осталась в Париже.
Я пошел в мастерскую художника Галенца. Он приехал в
Армению из Ливана. Он жил и работал в сарае, который трудно было назвать
мастерской. Он не жаловался, хотя интервью со мной три дня держали в редакции,
уговаривая снять имя «формалиста» Галенца. Ему помогал в Москве известный физик
А. И. Алиханьян. Время еще было трудное - к 1959 году холсты А. Герасимова
среди некоторых чиновников считались образцами искусства, Галенц в конце концов
победил: в Ереване выставили его холсты. Вскоре после этого он умер.
Патриотизм армян обострен, подчас он может
показаться исступленным, но никто не спутает его с шовинизмом, отрицающим чужую
культуру, и никто не назовет его провинциализмом. Кажется, среди армян я не
встречал людей, чуждых идее интернационализма.
Я вспоминаю встречу в Москве с Аветиком Исаакяном. У
него было лицо с множеством морщин, похожее на древний пергамент, лицо философа
и ашуга. Александр Блок писал: «Поэт Исаакян - первоклассный; может быть,
такого свежего и непосредственного таланта теперь во всей Европе нет». Исаакяну
повезло, его переводили задолго до стандартизации переводов, переводили поэты -
Блок, Брюсов, Пастернак, Ахматова. Стихи его не всегда были «светлыми». Он умер
восьмидесяти двух лет, половину из которых прожил далеко от родины. В старой
поэме об Абу Ала Маари, посвященной уходу от жизни знаменитого арабского поэта
XI века, он писал:
Людей и народ покинули мы? Закон, справедливость,
отчизну, права?
Иди все вперед! Покинули мы лишь оковы и цепи, обман
и слова!
Что слава? Сегодня возносит тебя, именуя, ликуя, к
последней черте,
А завтра с презреньем каменьями бьют и топчут, повергнув,
в своей слепоте.
…Да что и отчизна? Глухая тюрьма! Поле брани и
злобы, где правит толпа,
Где тиран беспощадный во славу свою в пирамиду
слагает жертв черепа.
…Ненавижу я чернь! Раболепна, тупа, она повторяет
любой глупый толк.
Но, духа гонитель, насилья упор, она, власть почуяв,
свирепа, как волк.
И общество что? Только лагерь врагов, где все
неизменно в презренном плену,
Оно не выносит паренья души, стремленья свободной
души в вышину.
Общество - обруч, сжимающий дух! Ужасающий бич,
свистящий под смех. Ножницы жизни, что режут людей, чтобы равными сделать,
похожими всех…
Это - перевод Брюсова, один из лучших, но все же
помеченный тяжелым шагом поэта, который называл свою мечту «волом». Я прочитал
давно поэму о багдадском поэте во французском переводе, там не было рифм, и
поэтому более верными были эпитеты и внутренний ритм стиха. Часто потом я
вспоминал Абу Ала Маари. Кто же, прочитав эту поэму, скажет, что поэзия Армении
носит ограниченно национальный характер?
Ереван - новый город, он вырос из большого
восточного села с домиками, окруженными садами. Новая архитектура всех
советских городов мало чем отличается: Дворец культуры в Таллинне родной брат
бакинского или иркутского. Ереван отличает строительный материал - дома здесь
розовые. Отличает этот город и другое: в 1959 году я увидел памятник поэту
Егише Чаренцу; потом мы поехали с Сарьяном к арке Чаренца; там на камне его
стихи, а перед глазами горы и необычайно зеленая долина Арарата. Главное, что
отличает Ереван от других советских городов,- это характер обитателей. Не
будучи злопамятными, они никак не хотят отказаться от памяти, видя в ней
прерогативу человека. Они необычайно трудолюбивы - достаточно сказать, что
многие виноградники выращены на земле, принесенной к уступам скал, или что в
горных местах, накануне холодной континентальной зимы, виноградники укрывают,
как в подмосковных садиках розы. У армян нет нашего «авось». В то же время это
мечтатели, философы, поэты. Будучи людьми вполне современными, прекрасными
физиками, астрономами, химиками, инженерами, в глубине домов, вернее, в глубине
сердец они помнят язык горного ключа. Они меня многому научили.
Я напишу в одной из следующих глав о М. С. Сарьяне,
я лучше понял его живопись, увидев Армению. Это край искусства. Стоит
посмотреть на развалины храма V века, на скульптуру средневековья или много
позднее на портреты Овнатаняна в картинной галерее Еревана, увидеть собрание
древних миниатюр, чтобы понять не только творчество Сарьяна, но особенности
армянского глаза, веками воспитайного на подлинном искусстве. Вот почему
выставка Фалька открылась в Ереване прежде, чем в Москве.
Как-то поехали с поэтом Эмином в «священный город» -
Эчмиадзин. Там много памятников прошлого, и там резиденция католикоса. Вазген I
незадолго до этого приехал из Румынии и кроме армянского прекрасно владел
французским языком. Он пригласил нас к себе, и я увидел в его кабинете хорошие
монографии - Матисс, Ренуар, Боннар. Я спросил его, любит ли он современную
живопись. Он, улыбнувшись, ответил: «Я люблю все прекрасное». Видимо, он не
только «католикос всех армян», но отменный дипломат да и живой человек.
Наири Зарьян пережил в отрочестве страшную резню
армян - он родился в Западной Армении. Такие вещи делают человека мудрым. В
марте 1963 года, побывав на встрече, где меня ругали, он пришел ко мне и
сказал: «Не обращайте внимания…»
Мне пришелся по душе веселый и печальный Эмин - в
нем жива извечная самозащита поэта - романтическая ирония.
Я встречался со многими писателями; одни говорили,
что наилучший жанр - лирика, другие восхваляли эпопею, третьи - короткую
новеллу; были среди них и критики; одни были смелыми, другие осторожными, одни
талантливыми, другие бездарными; но, кажется, ни один не увлекался жанром,
который нельзя назвать иначе, чем доносами, и это было так же приятно, как хлеб
лаваш или душистые персики. Воздух Армении придал мне силы"